Айрат Багаутдинов

— С одной стороны, меня впечатляют сложные инженерные операции. То, что павильону «Казахстан» вернули купол, конечно, здорово. Но с другой стороны, решение полностью вернуть павильонам их изначальный вид, чтобы они выглядели так, как в 1954 году, на мой взгляд, спорное. ВДНХ — это палимпсест. И хорошо бы сохранить архитектурную многослойность, чтобы люди помнили: после Сталина был Хрущев, был модернизм, были перестройки в 90-х… Например, в 2014-2017 годах был уже открыт фасад павильона «Азербайджан» с глазурованной керамической плиткой и резными деревянными панелями — и в то же время сохранялся стальной каркас, по которому угадывались формы модернистского павильона. Насколько мне известно, некоторое время на этот каркас даже можно было подняться. Получился как бы музей, и люди ходили по его этажам и рассматривали один-единственный гигантский экспонат — павильон «Азербайджан».

— Насколько мне известно, закрыли по технике безопасности. Вообще же я поддерживаю Венецианскую хартию, принятую реставраторами в 1964 году, согласно которой, если тебе в руки попал архитектурный объект, его нужно законсервировать в том виде, в котором он есть, и не дать разрушиться.

— Люди всегда воспринимают в штыки современную им архитектуру, но со временем осознают ее красоту. Сталинский стиль уже приняли, модернизм — еще нет. Но это вопрос времени. А вообще на архитектурный комплекс ВДНХ можно посмотреть и с философской стороны. Тогда и «Москвариум», и выставка «Россия — моя история» вполне соответствуют духу ВДНХ. Потому что это прежде всего выставка, а выставка — это, с одной стороны, что-то несерьезное, с другой, она всегда должна идти в ногу со временем. ВДНХ менялась в 50-е, менялась в 60-е, менялась в 90-е, так что изменения в 2010-е тоже вполне закономерны. Эта философская позиция несколько примиряет моего внутреннего горожанина с тем фактом, что ВДНХ не получилось законсервировать.

—  Скажем, павильон «Космос», известный своим интересным куполом. Построен павильон был в 1938-1939 годах, изначально назывался «Механизация и электрификация сельского хозяйства СССР» («Космосом» он стал только в 1967-м) и выглядел как ангар с перекрытием, напоминавшим дебаркадер Киевского вокзала. А потом, в 1954 году, специалисты из института «Проектстальконструкция», которые делали все металлические конструкции на ВДНХ, возвели купол. Надо сказать, это была очень интересная контора с богатой историей, в ней когда-то работал наш великий инженер Владимир Шухов… Так вот, купол «Космоса» эти инженеры сделали размером в точности как римский Пантеон — 42 метра. Примерно такого же размера и купол Центрального павильона, но в «Космосе» он еще и очень высокий, весь ажурный, заполнен стеклом.

— Изначально павильон был в духе 30-х: динамичный, современный крытый пассаж, по которому посетители шли мимо тракторов, комбайнов и прочего, а, насмотревшись на чудеса техники, выходили с другой стороны к павильонам «Главпиво», «Главликерводка», «Главмясо» и «Главтабак». А во всех этих павильонах, разумеется, предлагали дегустацию. Архитектура как бы предлагала тебе отдохнуть. И для конца 30-х с их вниманием к частной жизни — вспомним фильмы «Подкидыш» (1939) и «Сердца четырех» (1941) — это было закономерно. После реконструкции 1954 года ангар превращается в храм.

— Теперь посетители входили в павильон будто через триумфальную арку с двумя гигантскими скульптурами. Окончательно образ места сложился, когда в конце этой анфилады повесили огромный портрет Гагарина — он висел там как икона Христа Пантократора. Интересно, как с помощью инженерных приемов создавались архитектурные метафоры.

— Тоже очень интересное решение. Снаружи павильон кажется каменным, но на самом деле он сделан на стальном каркасе. Его можно считать младшим братом семи сталинских высоток. У него такая же форма, очень похожи шпиль со звездой. Мне доводилось лазать под куполом павильона, я видел, как это сделано: металлический каркас покрыт железобетоном и образовывает купол, украшенный кессонами, — опять же как в Пантеоне. Ну и как не сказать про памятник «Рабочий и колхозница», где я теперь читаю лекции. Когда-то он оформлял площадь перед главным входом на ВДНХ.

— Раньше так называемый северный вход, который сейчас расположен вплотную к 75-му павильону, где проходят все выставки, и был главным. А там, где сейчас стоят ворота главного входа, изначально располагалась сельская застройка. Но в том же 1954 году планировку ВДНХ — ассиметричную, спонтанную, в духе 30-х и ар-деко — решили спрямить, сделать более парадной, торжественной, в стиле барочных дворцовых ансамблей типа Петергофа. Все вытянули по единой струнке, сделали новый Центральный павильон, на одной оси с ним поставили новую главную арку — в ее основе, кстати, тоже металлический каркас. Между главным павильоном и аркой сделали анфиладу с 14 фонтанами. Послевоенная сталинская архитектура с ее монументальностью сдвигается в сторону барокко. Вообще, я дико люблю ВДНХ за его уникальность в мировом масштабе. Это ведь гигантский сталинский Диснейленд, где инженерия поставлена на службу идеологии.

— Нет, была, конечно, и образовательная задача: показать специалистам коров, свиней, трактора. Но она меркнет перед основной идеологической задачей. Для выставочной цели и деревянные ангары бы сгодились. А вот гигантские псевдокаменные конструкции, висящие на стальных каркасах, идеально создают образ нового Рима.

— Так строить было технологичнее и в конечном счете дешевле. Вся индустрия уже была заточена под такой тип строительства, возводить здания как в древнем Риме никто бы не смог. Хотя, конечно, при строительстве ВДНХ никакие соображения рентабельности не могли помешать воплощению государственных интересов.

— В феврале 2014 года Российская телевизионная и вещательная сеть объявила о том, что собирается демонтировать Шуховскую телебашню. Множество москвоведов, архитекторов и просто небезразличных москвичей устраивали пикеты и митинги против переноса башни с Шаболовки. Я влился в это движение. И вполне логично увлекся личностью Шухова, открыл паблик в соцсетях «Москва глазами инженера» и решил каждый день писать в нем об этом выдающемся инженере. И вдруг я узнаю, что Шухов был еще и заядлый велосипедист, участник и популяризатор велосипедного движения. И в апреле 2014 года я придумал экскурсии под названием «Вело-Шухов»: мы катались по городу на великах и говорили о Шухове, его круге и эпохе. Я и до этого делал экскурсии для разных организаций, но впервые понял, что хочу собственный проект.

— Вот это да! Никогда не слышал.

— Вначале я не был уверен, что это кому-то понадобится. История инженерного искусства казалась крайне маргинальной темой. Но люди стали приходить. И свой интерес объясняли так: «Мы устали от культурологического подхода к Москве, когда город рассматривают через призму выдающихся жителей, произведений искусства, интересных историй. Хочется изучить Москву как материальную среду: что это за камень, что за водопроводные трубы, что за арка — откуда это все взялось». Наши экскурсии наполовину состоят из рассказа о конструкциях, технологиях и материалах, а наполовину — из обсуждения архитектуры с искусствоведческой точки зрения.

— Да, но, во-первых, их было не так уж много — могу назвать прекрасные проекты «Свобода доступа» и Центр авангарда. Во-вторых, как правило, экскурсоводы об архитектуре говорили с точки зрения ее истории. Вот такой архитектор в таком-то году создал такой-то проект. Мы же ставим перед собой иную задачу — научить читать язык архитектуры. Как и у любого искусства, у архитектуры есть своя поэтика, то есть набор образов, и свои формальные приемы, с помощью которых архитекторы эти образы воплощают. И если поэзию или изобразительное искусство нас учат понимать в школе или в кругу друзей, то архитектуру — которую, в отличие от остальных искусств, мы видим каждый день вокруг нас, — никто не понимает. Как так? Это как если бы ты прожил всю жизнь в другой стране, так и не выучив ее языка. Мы хотим, чтобы горожане могли «поговорить» с любым зданием — и тогда город наполнится смыслом.

— Мне сложно ответить, я люблю хорошую архитектуру любой эпохи.

— Давайте так: я в принципе люблю любую архитектуру. Нюанс в том, что 99% всех зданий не архитектура, а просто застройка. Людям нужно где-то жить, для них строят дом. Точка. Архитектура же начинается там, где начинается диалог между художником и зрителем. Когда я смотрю на здание и чувствую, что художник хочет мне что-то сказать, передать некие образы и идеи. В Москве, например, много интересной архитектуры. От древнейших церквей русских и итальянских мастеров, которые транслировали свое отношение к божественному, и до дома «Патриарх» и бизнес-центра «Белая площадь» у Тверской заставы.

— На миллион самых разных тем, все сильно зависит от жанра постройки, от культурного багажа архитектора. Архитектура, как любое искусство, развивается как снежный ком: образов становится все больше. Сто лет назад люди могли использовать багаж, накопленный за предшествующие шесть тысячелетий, а мы используем опыт прошлых 6100 лет. Из них последние сто по насыщенности побьют предыдущие шесть тысяч. Одни архитекторы подчеркивают важность сохранения городской среды — как Александр Скокан, который свои здания на Остоженке сделал максимально незаметными, чтобы они не затмили рядовую, но милую сердцу и ностальгическую московскую застройку столетней давности. А другие проекты представляют собой постмодернистские высказывания — как горячо любимый мною дом «Патриарх» Сергея Ткаченко. Своим видом он говорит мне о том, что Москва — это Вавилон, где разрушаются языки и творится столпотворение.

— И это совершенно нормально. Не было ни одной эпохи, когда людям нравилась бы современная им архитектура. В 1900-е годы ненавидели модерн, в 20-30-е — авангард, в 50-е — сталинскую архитектуру и так далее. Я люблю показывать людям цитаты 1903-1904 годов, которые ругают обожаемые сегодня модерновые особняки теми же словами, какими мы сегодня ругаем дом «Патриарх» или «Белую площадь».

— Тут как раз мы и подходим к нашей миссии. Если ты умеешь читать архитектуру, то умеешь читать любую архитектуру. И когда ренессанс, модерн и любые другие архитектурные явления уравниваются в правах, тогда и наступает понимание. Любовь всегда идет рука об руку со знанием. Мы априори не любим того, чего не понимаем, и любим то, что хорошо знаем. Поэтому если мы сумеем научить людей понимать современную архитектуру, архитектуру модернизма, архитектуру авангарда, мне кажется, их сердца будут ежиться, когда им предложат снести очередное здание. Понятно, что это лишь одна из сторон проблемы. Без работающего законодательства, даже если люди выходят на площадь, ничего не изменится. Почему «Москва глазами инженера» борется за количество, хотя многие нам говорят, что главное качество? Потому что я верю, что если хотя бы 5–10% москвичей научатся читать архитектуру, отношение к историческому наследию будет иным.