Ирина Сироткина

— Давайте сначала условимся о терминах. Как только танец зафиксирован — снят на видео, записан на бумаге с помощью специальных значков или просто запомнен телом танцора, — он становится хореографией. Танец — более широкое понятие. Он может быть спонтанным, импровизационным, даже танцем в ночных клубах. На своих лекциях я рассказываю о танце во всех его проявлениях: бальном, сценическом, фольклорном, социальном, гимнастическом, в конце концов — о танце жизни. Вообще, я себя называю исследователем танца и двигательной культуры. А двигательная культура — понятие широкое. Оно включает в себя наши повседневные привычки: как мы сидим, ходим, стоим, рабочие и спортивные движения, движения космонавта в невесомости — перечислять можно долго.

— Я написала диссертацию о Николае Бернштейне, авторе теории построения движения. Он работал с самыми разными движениями: от пробежки лисы до ударов молотком по наковальне. Модели, построенные Бернштейном, сейчас используются в кибернетике. А со временем попробовала эти принципы ощутить изнутри — и занялась танцем. Но не классическим, где нужно прежде всего делать экзерсис, а свободным, который родился в начале XX века как осмысление движения. Мне кажется, что лучше всего изучать танец через эксперимент и наблюдение за собственным телом. Идти от практики.

— Движение становится танцем в глазах смотрящего. Если зритель соотносит наблюдаемые движения, например, с изобразительным искусством, видит в них образ и стиль — это уже танец.

—  Он возник в XX веке и противопоставил себя балету. Родоначальницей его можно назвать Айседору Дункан. Ее танец, с нашей точки зрения, был достаточно традиционным. Но в отличие от предшественников, которые ценили в танце легкость, она делала акцент на тяжесть, дыхание и свободу тела, которое может быть не только худым, вытянутым и готическим, как в балете. Дункан первой сняла с танца физиологическое табу и заявила: танцевать могут разные люди. Среди ее единомышленников можно назвать Рудольфа Лабана и его школу, ученицу Лабана Мэри Вигман. Или, к примеру, Марта Грэм — яркая представительница американской ветви, ее представители называли себя танцем модерн.

— Вы сами танцуете?

— Самое время начать. Дункан принципиально не давала себя снимать, но ее танец сохранился через учеников, «в ногах танцующих». Уже 4-5 поколений дунканистов передают опыт сквозь десятилетия. Танец рождается из импровизации, в момент исполнения, даже если есть какие-то заданные движения. Очень редко бывает так, что хореограф или балетмейстер ночью сочинил танец в голове.

— Есть целая дисциплина под названием «Антропология движения и танца». И началась она с доклада одной исследовательницы из США «Антрополог смотрит на балет как на форму этнического танца». В нем балет фактически поставлен на одну доску с народными танцами Таити или Карпат. То есть балет сильно обусловлен эпохой, культурой, сословием, в котором он родился. Он возник в среде феодальных дворов Италии и Франции XV–XVII веках, а в классической форме — во времена Людовика XIV, когда тот основал танцевальную академию при опере. Сначала все ахнули: как же так, мы думали, это самое высокое искусство! Но сейчас уже многие сравнивают техники балета и, скажем, индийского танца катхак.

— Танец как сценическое искусство не может существовать без серьезной финансовой поддержки. Поскольку у нас исторически сложилась монархия, главным спонсором танцевальных представлений было государство. Да, за три прошедших столетия многое поменялось. Но Большой театр стоит как стоял, и там по-прежнему танцуют балет в его антикварной форме. После революции Большой хотели закрыть, но быстро опомнились — Луначарский отстоял. Потому что балет — очень важный символ власти. И сегодня Большой реставрируется с огромными вложениями из федерального бюджета.

— У меня на эту тему есть глава в моей книге «Свободное движение и классический танец в России», она называется «Приручение пляски». Пляска, в отличие от танца, это стихийное движение: пляска цыган, пляска на празднике, мы пляшем от радости, или у нас нервы пляшут. Чем заканчивались пляски в деревне? Дракой. Танцы постепенно подводили к ней, рождали в теле энергию, которую надо обуздать. И власть боится этой энергии. Помните недавний скандал, когда курсанты станцевали под Satisfaction? На YouTube есть вещи куда страшнее. Но тут все испугались подрывного потенциала, заложенного в теле. Понимаете, в нашем теле есть что-то, что не поддается контролю, нечто глубинное, иррациональное. Советская власть, например, быстро ввела правила на танцах в клубах. Запрещала эротические танцы, скажем, танго. Вместо него придумывали советские танцы, которые исполнялись впятером. Вот танец «Звездочка» — какая в нем может быть эротика? Власти публиковали целые инструкции для массовых плясок. Но обуздать подрывной потенциал оказалось очень трудно.

— Народные танцы связаны с обычаями, календарными и религиозными праздниками, их невозможно представить на сцене. Народ танцует незрелищно. Дед полчаса топчется на одном месте — вот это танец, и смотреть на него ужасно скучно, надо участвовать. Но в знаменательном 1937 году, после того как Сталин сказал, что жить стало лучше и веселее, балетмейстер Большого театра Игорь Моисеев предложил создать ансамбль народного танца. Первый в мире государственный ансамбль! Традиция прижилась в союзных республиках, на Кубе и в других социалистических странах. Это оказалось очень мощным средством политической пропаганды. Чтобы показать, что страна живет хорошо, надо чтобы ансамбль красиво станцевал — и жить и правда станет веселее. Кстати, ансамбль Моисеева внесен в Книгу рекордов Гиннеса как коллектив, который больше всего времени провел на гастролях. За рубежом они выступали намного больше, чем в родной стране, потому что это был продукт на экспорт. Сувенир, матрешка.

— Да. Но последние четверть века у нас рождается танец «для своих», для малой сцены. Возрождаются танцевальные лаборатории, — подобные тем, которые существовали в 20-е годы до сталинской культурной революции. Некоторые современные хореографы делают танец не зрелищный, а концептуальный. Он строится вокруг идеи или идет от самого тела. Потому что тело — убежище от пропаганды.

— Разумеется. Когда Пина Бауш в 80-х привезла в СССР свою постановку «Весна священная», все были шокированы. Бауш покрыла сцену черноземом и танцевала на земле. Это шло вразрез нашим представлениям о красоте танца — всем этим белым пуантам, пачкам и трико. Тогда на манифест Бауш публика откликнуться не смогла. Кроме Бауш и Дункан, я бы назвала еще Вацлава Нижинского. Все знали его как замечательного танцовщика, но как хореографа — лишь немногие. А ведь именно он поставил «Послеполуденный отдых Фавна» — балет в стиле импрессионизма. И именно он сделал «Весну священную» Стравинского культовой вещью: премьера вызвала скандал, но сегодня каждый уважающий себя хореограф считает необходимым поставить этот балет. Еще я бы назвала Джорджа Баланчина: он революционизировал балет, сделав его абстрактным искусством (как Кандинский и Малевич открыли абстракцию в живописи). Из американцев стоит упомянуть Мерса Каннингема. Вместе с композитором Джоном Кейджем и с живописцем-абстракционистом Робертом Раушенбергом он работал по принципу алеаторики: случайная хореография для случайной музыки. Еще одну революцию произвел Стив Пэкстон, он придумал контактную импровизацию. Когда танцоры собираются без публики и танцуют для себя, как джазовые музыканты играют для себя импровизации. У «контактников» нет костюмов, им не нужна сцена.

— Табу на танец зачастую накладывались по религиозным или политическим мотивам. Например, пляска скоморохов была политическим перформансом, потому что в сопровождающей песне речь часто шла о боярине и боярыне. Вспомните скомороха в фильме Тарковского «Андрей Рублев». Бояревы люди ловят его и вырывают ему язык за крамольные слова и жесты. В Индии танцовщики — низшая каста, с которой не стоит иметь дело. Что касается «Отдыха Фавна», в нашей культуре обнаженное мужское тело более табуировано, чем женское. После Нижинского, уже в 60-е годы, важной вехой стал перформанс Ричарда Шехнера «Дионис в 69 году», можно сказать, настоящая вакханалия. Один из первых спектаклей, где был снят запрет на показ тела, на жестокость и агрессию на театральной сцене. Сегодня телесность и сексуальность — очень важные средства художественной выразительности.

— В Петербурге проходят сразу несколько фестивалей: «Территория», NET, Open Look, Open Dance. И каждый считает своим долгом привезти какого-нибудь хедлайнера в области современного танца. На «Территорию», например, приедет израильский хореограф Хофеш Шехтер. Сейчас он работает в лондонском театре Сэдлерс-Уэллс. Просто посмотрите его афишу, чтобы узнать имена восходящих звезд современного танца и самых интересных хореографов. Опять же на «Золотой маске» есть номинация в области современного танца. Победу в ней не раз одерживали «Провинциальные танцы» из Екатеринбурга. Кстати, этот город можно назвать российской столицей современного танца: там, например, в одном из университетов открылся первый в стране факультет, где готовят танцовщиков и хореографов современного танца.

— Готовых решений у меня нет. Есть только несколько наблюдений. Во-первых, надо открыть себя новому опыту, перестать цепляться за традиционные представления о том, что прекрасно, а что уродливо. Во-вторых, нужно испытывать уважение к художнику. Он посвятил танцу свою жизнь, свое время, он жертвует многим во имя своей миссии. Танцовщики — люди много работающие и небогатые (кроме звезд балета). Поэтому уважайте труд художника. В-третьих, танец — физическое искусство. Ты лучше поймешь его, если будешь использовать опыт своего тела. В идеале, если ты танцуешь сам. Необязательно вставать на пуанты, но какие-то формы танца — а их очень много — лучше пробовать. И самое главное — развивать воображение. Нужно чувствовать себя активным зрителем, соавтором художника. В современном танце это очень приветствуется.