Константин Вершинин

— Еще в школе я увлекся советской песней и коллекционированием грампластинок. И, поступая на исторический факультет, хотел заниматься именно советской культурой. Но после первого же курса понял, что на кафедрах, отвечающих за современность, учиться не так интересно. А освоив древность, можно легко переключаться на более раннюю эпоху.

— Это был ее расцвет. После 50-х песня разделилась на официоз и чистую эстраду, отчасти это деление сохраняется до сих пор. А вот именно в 1920–1950-е выработался ни на что не похожий стиль — некий гибрид фольклора и академической музыки.

— Нет, с гражданской войны. Разумеется, в те годы профессиональные советские песни были наперечет — в основном исполнялись перетекстовки и самодеятельные песни. Но все-таки отдельные образцы можно найти даже в 1919 году. Например, «Песня Коммуны» Александра Матюшина. Что касается кабаре и прочего, я рассматриваю этот пласт культуры как плавильный котел, из которого вышли авторы советских песен — братья Покрасс или Матвей Блантер, писавший в те годы фокстроты. Но вы правы в том, что массово советские песни начали писать с конца 1920-х — точнее, с 1925-1926 годов.

— В эти годы Российская ассоциации пролетарских музыкантов — РАПМ — начинает борьбу за развитие жанра песни. Связано это с тем, что именно в 1925 году в РАПМ пришли крайне неординарные и активные студенты Московской консерватории — прежде всего, Александр Давиденко, ученик церковного композитора Кастальского и прекрасный хоровой дирижер. Их главной целью была массовость песни. Но не в современном смысле «для массового слушателя», а «для массового исполнения».

— Именно. Давиденко вообще ратовал за то, чтобы все песни пелись а капелла. Интересно, что по сравнению с концом 30-х годов, теми же Дунаевским и Блантером, по текстам песни 20-х были революционными, отчасти левацкими, а по музыке — крайне рафинированными, особенно для современного слушателя. Но эксперимент РАПМ провалился: спустя пару лет ускоренной индустриализации рабочие просто не могли петь эти песни. Они оказались слишком профессиональными. Прекрасная песня Давиденко «Конная Буденного» совершенно не прижилась в Красной армии, потому что ее нельзя было петь в ногу. Чаще всего ее просто переиначивали на мотив старых казачьих песен.

— Вы очень правильно вспомнили «Марш веселых ребят», это и есть точка отсчета: 1934 год.

— Границей можно считать 1957 год, когда в Москве прошел фестиваль молодежи. Он породил новую культуру и новую эстраду, которая пыталась походить на зарубежную. Конечно, классический стиль не исчез сразу. В 60-е отдельные певцы продолжали перезаписывать старые песни 30-х. Но эти песни уже не играли такой роли в массовом восприятии.

— По форме она вполне советская и в классический период вряд ли бы сильно выделялась из общей массы. Написавший ее Соловьев-Седой считал ее неудачной.

— О чем и речь, песня должна была остаться проходной. Но в 57 году ситуация на эстраде изменилась. На мой взгляд, главное, что появляется в оттепельной песне, — доверительный разговор со слушателями. Именно поэтому, например, видной фигурой на эстраде становится Марк Бернес, хотя он записывал пластинки и раньше. Эпоха изменилась. Еще хороший пример — ранний Кобзон. Исполнители довоенной школы критиковали его за то, что он пел не в полный голос.

— Смотрите, единого процесса с прогрессивным вектором не было. Просто в 20-е годы Давиденко со товарищи использовали фольклор и достижения академической музыки XIX века исподтишка, создавая видимость, что творят по пролеткультовским лекалам нечто совершенно новое. А в 30-е фольклорные и опереточные источники берутся уже совершенно открыто. Большую роль в становлении советской песни сыграли, вы не поверите, еврейские народные песни.

— После войны произошел, во-первых, поворот к русской традиции, а, во-вторых, у поэтов и композиторов появилось больше свободы. Впервые можно было писать песни без оглядки на партийных идеологов. Показательный пример. При подготовке к войне существовала острая потребность в оборонной песне. И вот в 1934 году комсомол объявил всесоюзный конкурс. Комиссия просмотрела более 700 работ и смогла отобрать всего 7-8 песен. Остальные никуда не годились, потому что были абсолютно трафаретными.

— Фактически это были рифмованные лозунги. Я бы не преувеличивал роль прямого идеологического нажима, но все писали с оглядкой. Поэтому можно назвать всего несколько композиторов, которым до войны удалось создать образцы массовой песни. Дунаевский, Блантер, Новиков и Александров. А вот во время войны даже произведения дилетантов по качеству мало отличаются от творений профессионалов. Яркий пример — «Огонек» на слова Исаковского. Имя написавшего ее самодеятельного композитора до сих пор не удалось установить.

— О, это очень парадоксальная история. «Катюша» писалась до войны для джаз-оркестра. А то, что именно она настолько популярна, судя по всему, историческая случайность.

— В истории ее создания, как ни странно, нет ничего символического или духоподъемного. Первая запись на пластинке появилась в исполнении джаз-оркестра Кнушевицкого. Песня была написана для джазовой певицы Валентины Батищевой, выступавшей в ресторане «Москва». Кто-то из современников назвал ее «гениальным примитивом». Но Блатнеру удалось уловить основные черты русской мелодики и гениально их обобщить. Хотя у того же Блантера есть песни не меньшего уровня на близкую тему. Но песне очень повезло: до войны она была хорошо растиражирована на пластинках. Возможно, в этом одна из причин такого успеха «Катюши». История выбрала эту песню случайно — в том смысле, в котором выбрала Матросова или Гастелло, а не Иванова или Сидорова.

— Никто никогда не занимался этим систематически. Хотя в сети есть сайты коллекционеров, обобщающего каталога нет ни по нотам, ни по грампластинкам. Архивы некоторых фабрик грампластинок растворились, как по волшебству, нет никаких следов. Скажем, когда не было магнитной ленты, Московская фабрика звукозаписи при радиокомитете производила и рассылала крупным радиостанциям пластинки. Процентов десять из тиража попадали в продажу — и их сегодня можно найти. А куда делись матрицы, с которых эти пластинки печатались, никто не знает.

— Для этого нужно подключать если не Академию наук, то команду коллекционеров. Настоящий клад можно найти только вместе.