Петербург как эксперимент

Почему у петровской столицы больше общего с Шанхаем, чем с Амстердамом

Основание Санкт-Петербурга стало революцией в истории градостроительства. Новая столица  выходом к морю не только дала России возможность стать империей, но и способствовала воплощению глобального замысла Петра I по европеизации России. Архитектурный критик Мария Элькина рассказывает, чему Петербург научил мир.

Петр Первый затеял создание новой столицы с двумя глобальными целями: дать России возможность стать империей и европеизировать страну. Вторая делала Санкт-Петербург первым в своем роде градостроительным опытом.

Петербург строился по образу и подобию известных Петру успешных городов Европы — в первую очередь Амстердама. Царь подразумевал, что, перенеся на российскую почву способ организа­ции пространств, он одновременно с тем перенесет и некоторые важные культурные привычки. Думал ли так кто-то до него? Да, конечно. Именно на этой идее держались империя Александра Македонского и Римская империя, а вслед за ней и колонизация Европой разных частей света. Римляне прекрасно понимали, завоевывая земли, что, прививая свои принципы устройства городов, они одновременно насаждают собственные порядки, и при этом дают местным жителям некоторые блага, которых раньше они были лишены. Однако на протяжении истории градостроительство экспортировалось, а если и импортировалось, то гораздо более органично и аккуратно. Петр же «ввез» в Россию европейскую традицию обустройства пространства, которая подразумевала довольно радикальный слом жизненного уклада. Закономерно, что следствием должно было стать не воспроизведение европейской среды обитания, а её преломление в российских реалиях и преобразование в нечто новое.

Американский исследователь Дэниэл Брук начинает книгу «История городов будущего» с Санкт- Петербурга. Современному жителю Петербурга обнаружение родного города в одном ряду с Шанхаем и Дубаи может показаться необъяснимым и даже оскорбительным: согласно стереотипу, эти города — полная противоположность старому центру бывшей столицы. Для Брука, однако, важно не то, что получилось в итоге, а сам принцип, когда европейские архитектурные и градостроительные формы путешествуют на Восток и какие-то их качества становятся гипертрофированными. Проще всего это понять на примере небоскребов и Дубаи. Небоскреб изобрела западная цивилизация, первый из них появился в 1885 году в Чикаго. Для Объединенных арабских эмиратов эта форма была заимствованием, но именно в Дубаи отправится сегодня турист, если захочет увидеть современные чудеса света — хотя меньше ста лет назад его пунктом назначения стали бы Нью-Йорк или Чикаго. Фокус не только в том, что копия может в чем-то превзойти оригинал. Искусственно перенесенные атрибуты западной цивилизации часто теряют связь с предпосылками, из которых выросли, эстетика в них начинает преобладать над прочими соображениями. Небоскребы в Нью-Йорке 1920-х годов — идеология и образ жизни, небоскребы в Дубаи — в первую очередь зрелище.

Небоскребы в Нью-Йорке 1920-х годов — идеология и образ жизни, небоскребы в Дубаи — в первую очередь зрелище.

Санкт-Петербург часто сравнивают с Амстердамом и Венецией, несколь­ко наивно апеллируя к тесной связи с водой. Но изначально и выход к морю, и каналы не были для этих городов самостоятельной ценностью — они обеспечивали их процветание и появились в силу прагма­тической необходимости. В Венеции водные транспортные пути — следствие того, что город изначально был основан на архипелаге в лагуне. В Амстердаме земли осушали, так как Нидерланды находятся ниже уровня моря. Для Петербурга выход к морю был военным и эконо­мическим преимуществом, но вот уже внутренние каналы, многие из которых пришлось засыпать, были чаще подражанием западному образцу, чем естественной необходимостью.

Петр Первый, выбирая аналог новой столицы, мыслил прагматически. Можно предполагать, что он выделял Амстердам по эмоциональным причинам, но более очевидный ответ состоял бы в том, что голландская столица на протяжении XVII столетия была мощнейшим эконо­мическим и культурным центром Европы. Следовало бы оставить риторическим вопрос о том, можно ли в принципе процветание привить. Принципиально, что Петр намеревался сделать это за счет копирования формальных градостроительных паттернов, а не реформирования, например, политической системы. Функция должны была следовать форме.

Что именно было получил Петербург от европейских столиц? В качестве революционных нововведений Петра часто называют прямые улицы и регулярные планировки. Между тем, этот переход равносилен тому, что происходил в Европе в предыдущие века. Вместо иррационально организованных городов Средневековья появились регулярные планировки Нового времени. А вот что было революцией именно для России, так это знаменитые петровский указы ставить дома сплошным фасадом по красной линии. Традиционное на Руси устройство – забор, выходящий на улицу и дом в глубине двора. Вот здесь как раз была заложена колоссальная разница городских культур. Чем дальше от улицы, тем меньше на виду, тем больше можно скрыть. Впрочем, скрыть в российской традиции не означало ничего плохого, наоборот, «Домострой» это предписывал как этическую норму. Сопротивление желанию царя было стремлением сохранить действительно глубинные устои.

А вот что было революцией именно для России, так это знаменитые петровский указы ставить дома сплошным фасадом по красной линии. Традиционное на Руси устройство – забор, выходящий на улицу и дом в глубине двора.

Непохожий на остальную Россию, Петербург веками ломал сложившиеся стереотипы, и, тем не менее, не стал Европой до конца. Путешественники, приезжавшие в императорский Петербург в первые 150 лет его существования, несомненно чувствовали нечто похожее на то, что сегодня житель Лондона может ощутить в одном из городов Азии. Изобретения родной ему цивилизации обрели там несвойственный им на родине размах, который нельзя оправдать практическими соображениями. Можно находить даже буквальные рифмы. Буржд Халифа в Дубае сегодня – самое высокое здание в мире, Главный штаб Карло Росси когда-то был зданием с самым длинным в Европе фасадом. Причина все в той же разности мироустройств – в Европе трудно себе представить человека, обладавшего столь же безграничной властью, что и арабский шейх.

Путешественники, приезжавшие в императорский Петербург в первые 150 лет его существования, несомненно чувствовали нечто похожее на то, что сегодня житель Лондона может ощутить в одном из#nbspгородов Азии.

Смог ли Петербург стать причиной политической европеизации России — вопрос риторический. Но он несомненно приблизил Россию к Европе в отношении художес­твенной жизни. Поменяв принцип расположения домов на улицах, Петр стратегически изменил способы мышления и коммуникации. Подобно тому, как некоторые психологические школы считают, что созна­тельное «правильное» поведение при закреплении приводит к глубинным изменениям психики, можно сказать, что устройство физического пространства преобразовало обитающих в нем людей. В тo же время, став похожим на Европу в самых разных смыслах, Петербург смог не только импортировать культуру, но и экспортировать ее, поскольку был куда больше понятен для западного мира, чем остальные города России.

Петербург был собирательным образом европейских городов, скорректированным местными реалиями. Это только доказывает способность архитектурных форм трансплантировать мировоззрение. Суть Петербурга, Шанхая и Мумбаи — в гибридности. Они названы городами будущего, поскольку служат примерами успешной глобализации: среда обитания не столько диктуется обстоятельствами, сколько порождает их. Сегодня мы смотрим на Петербург исключительно как на исторический город, тем самым забывая о его первоначальной роли. Главный потенциал развития Петербурга — в его универсальности, восприимчивости к внешним тенденциям и способности придавать им новое качество.